Я по прежнему желаю быть полезным

Покойный Одинцов не любил нововведений, но допускал «некоторую игру облагороженного
вкуса» и вследствие этого воздвигнул у себя в саду, между теплицей и прудом,
строение вроде греческого портика из русского кирпича. На задней, глухой стене
этого портика, или галереи, были вделаны шесть ниш для статуй, которые Одинцов
собирался выписать из-за границы. Эти статуи долженствовали изображать собою:
Уединение, Молчание, Размышление, Меланхолию, Стыдливость и Чувствительность.
Одну из них, богиню Молчания, с пальцем на губах, привезли было и поставили;
но ей в тот же день дворовые мальчишки отбили нос, и хотя соседний штукатур
брался приделать ей нос «вдвое лучше прежнего», однако Одинцов велел ее принять,
и она очутилась в углу молотильного сарая, где стояла долгие годы, возбуждая
суеверный ужас баб. Передняя сторона портика давно заросла густым кустарником:
одни капители колонн виднелись над сплошною зеленью. В самом портике даже
в полдень было прохладно. Анна Сергеевна не любила посещать это место с тех
пор, как увидала там ужа; но Катя часто приходила садиться на большую каменную
скамью, устроенную под одною из ниш. Окруженная свежестью и тенью, она читала,
работала или предавалась тому ощущению полной тишины, которое, вероятно, знакомо
каждому и прелесть которого состоит в едва сознательном, немотствующем подкарауливанье
широкой жизненной волны, непрерывно катящейся и кругом нас и в нас самих.

На другой день по приезде Базарова Катя сидела на своей любимой скамье, и
рядом с нею сидел опять Аркадий. Он упросил ее пойти с ним в «портик».

До завтрака оставалось около часа; росистое утро уже сменялось горячим днем.
Лицо Аркадия сохраняло вчерашнее выражение, Катя имела вид озабоченный. Сестра
ее, тотчас после чаю, позвала ее к себе в кабинет и, предварительно приласкав
ее, что всегда немного пугало Катю, посоветовала ей быть осторожней в своем
поведении с Аркадием, а особенно избегать уединенных бесед с ним, будто бы
замеченных и теткой и всем домом. Кроме того, уже накануне вечером Анна Сергеевна
была не в духе; да и сама Катя чувствовала смущение, точно сознавала вину
за собою. Уступая просьбе Аркадия, она себе сказала, что это в последний раз.

— Катерина Сергеевна, — заговорил он с какою-то застенчивою развязностью,
— с тех пор как я имею счастье жить в одном доме с вами, я обо многом с вами
беседовал, а между тем есть один очень важный для меня… вопрос, до которого
я еще не касался. Вы заметили вчера, что меня здесь переделали, — прибавил
он и ловя и избегая вопросительно устремленный на него взор Кати. — Действительно,
я во многом изменился, и это вы знаете лучше всякого другого, — вы, которой
я, в сущности, и обязан этою переменой.

— Я?.. Мне?.. — проговорила Катя.

— Я теперь уже не тот заносчивый мальчик, каким я сюда приехал, — продолжал
Аркадий, — недаром же мне и минул двадцать третий год; я по-прежнему желаю
быть полезным, желаю посвятить все мои силы истине; но я уже не там ищу свои
идеалы, где искал их прежде; они представляются мне… гораздо ближе. До сих
пор я не понимал себя, я задавал себе задачи, которые мне не по силам… Глаза
мои недавно раскрылись благодаря одному чувству… Я выражаюсь не совсем ясно,
но я надеюсь, что вы меня поймете…

Катя ничего не отвечала, но перестала глядеть на Аркадия.

— Я полагаю, — заговорил он снова уже более взволнованным голосом, а зяблик
над ним в листве березы беззаботно распевал свою песенку, — я полагаю, что
обязанность всякого честного человека быть вполне откровенным с теми… с
теми людьми, которые… словом, с близкими ему людьми, а потому я… я намерен…

Но тут красноречие изменило Аркадию; он сбился, замялся и принужден был немного
помолчать; Катя все не поднимала глаз. Казалось, она и не понимала, к чему
он это все ведет, и ждала чего-то.

— Я предвижу, что удивлю вас, — начал Аркадий, снова собравшись с силами,
— тем более что это чувство относится некоторым образом… некоторым образом,
заметьте, — до вас. Вы меня, помнится, вчера упрекнули в недостатке серьезности,
— продолжал Аркадий с видом человека, который вошел в болото, чувствует, что
с каждым шагом погружается больше и больше, и все-таки спешит вперед, в надежде
поскорее перебраться, — этот упрек часто направляется… падает… на молодых
людей, даже когда они перестают его заслуживать; и если бы во мне было больше
самоуверенности… («Да помоги же мне, помоги!» — с отчаянием думал Аркадий,
но Катя по-прежнему не поворачивала головы.) Если б я мог надеяться…

— Если б я могла быть уверена в том, что вы говорите, — раздался в это мгновение
ясный голос Анны Сергеевны.

Аркадий тотчас умолк, а Катя побледнела. Мимо самых кустов, заслонявших портик,
пролегала дорожка. Анна Сергеевна шла по ней в сопровождении Базарова. Катя
с Аркадием не могли их видеть, но слышали каждое слово, шелест платья, самое
дыхание. Они сделали несколько шагов и, как нарочно, остановились прямо перед
портиком.

— Вот видите ли, — продолжала Анна Сергеевна, — мы с вами ошиблись; мы оба
уже не первой молодости, особенно я; мы пожили, устали; мы оба, — к чему церемониться?
— умны: сначала мы заинтересовали друг друга, любопытство было возбуждено…
а потом…

— А потом я выдохся, — подхватил Базаров.

— Вы знаете, что не это было причиною нашей размолвки. Но как бы то ни было,
мы не нуждались друг в друге, вот главное; в нас слишком много было… как
бы это сказать… однородного. Мы это не сразу поняли. Напротив, Аркадий…

— Вы в нем нуждаетесь? — спросил Базаров.

— Полноте, Евгений Васильевич. Вы говорите, что он неравнодушен ко мне, и
мне самой всегда казалось, что я ему нравлюсь. Я знаю, что я гожусь ему в
тетки, но я не хочу скрывать от вас, что я стала чаще думать о нем. В этом
молодом и свежем чувстве есть какая-то прелесть…

— Слово обаяние употребительнее в подобных случаях, — перебил Базаров; кипение
желчи слышалось в его спокойном, но глухом голосе. — Аркадий что-то секретинчал
вчера со мною и не говорил ни о вас, ни о вашей сестре… Это симптом важный.

— Он с Катей совсем как брат, — промолвила Анна Сергеевна, — и это мне в нем
нравится, хотя, может быть, мне бы и не следовало позволять такую близость
между ними.

— Это в вас говорит… сестра? — произнес протяжно Базаров.

— Разумеется… Но что же мы стоим? Пойдемте. Какой странный разговор у нас,
не правда ли? И могла ли я ожидать, что буду говорить так с вами? Вы знаете,
что я вас боюсь… и в то же время я вам доверяю, потому что, в сущности,
вы очень добры.

— Во-первых, я вовсе не добр; а во-вторых, я потерял для вас всякое значение,
и вы мне говорите, что я добр… Это все равно, что класть венок из цветов
на голову мертвеца.

— Евгений Васильевич, мы не властны… — начала было Анна Сергеевна; но ветер
налетел, зашумел листами и унес ее слова.

— Ведь вы свободны, — произнес немного погодя Базаров.

Больше ничего нельзя было разобрать; шаги удалились… все затихло.

Аркадий обратился к Кате. Она сидела в том же положении, только еще ниже опустила
голову.

— Катерина Сергеевна, — проговорил он дрожащим голосом и стиснув руки, — я
люблю вас навек и безвозвратно, и никого не люблю, кроме вас. Я хотел вам
это сказать, узнать ваше мнение и просить вашей руки, потому что я и не богат
и чувствую, что готов на все жертвы… Вы не отвечаете? Вы мне не верите?
Вы думаете, что я говорю легкомысленно? Но вспомните эти последние дни! Неужели
вы давно не убедились, что все другое — поймите меня, — все, все другое давно
исчезло без следа? Посмотрите на меня, скажите мне одно слово… Я люблю…
я люблю вас… поверьте же мне!

Катя взглянула на Аркадия важным и светлым взглядом и, после долгого раздумья,
едва улыбнувшись, промолвила:

— Да.

Аркадий вскочил со скамьи.

— Да! Вы сказали: да, Катерина Сергеевна! Что значит это слово? То ли, что
я вас люблю, что вы мне верите… Или… или… я не смею докончить…

— Да, — повторила Катя, и в этот раз он ее понял. Он схватил ее большие, прекрасные
руки и, задыхаясь от восторга, прижал их к своему сердцу. Он едва стоял на
ногах и только твердил: «Катя, Катя…», а она как-то невинно заплакала, сама
тихо смеясь своим слезам. Кто не видал таких слез в глазах любимого существа,
тот еще не испытал, до какой степени, замирая весь от благодарности и от стыда,
может быть счастлив на земле человек.

На следующий день, рано поутру, Анна Сергеевна велела позвать Базарова к себе
в кабинет и с принужденным смехом подала ему сложенный листок почтовой бумаги.
Это было письмо от Аркадия: он в нем просил руки ее сестры.

Базаров быстро пробежал письмо и сделал усилие над собою, чтобы не выказать
злорадного чувства, которое мгновенно вспыхнуло у него в груди.

— Вот как, — проговорил он, — а вы, кажется, не далее как вчера полагали,
что он любит Катерину Сергеевну братскою любовью. Что же вы намерены теперь
сделать?

— Что вы мне посоветуете? — спросила Анна Сергеевна, продолжая смеяться.

— Да я полагаю, — ответил Базаров тоже со смехом, хотя ему вовсе не было весело
и нисколько не хотелось смеяться, так же как и ей, — я полагаю, следует благословить
молодых людей. Партия во всех отношениях хорошая; состояние у Кирсанова изрядное,
он один сын у отца, да и отец добрый малый, прекословить не будет.

Одинцова прошлась по комнате. Ее лицо попеременно краснело и бледнело.

— Вы думаете? — промолвила она. — Что ж? я не вижу препятствий… Я рада за
Катю… и за Аркадия Николаевича. Разумеется, я подожду ответа отца. Я его
самого к нему пошлю. Но вот и выходит, что я была права вчера, когда я говорила
вам, что мы оба уже старые люди… Как это я ничего не видала? Это меня удивляет!

Анна Сергеевна опять засмеялась и тотчас же отворотилась.

— Нынешняя молодежь больно хитра стала, — заметил Базаров и тоже засмеялся.
— Прощайте, — заговорил он опять после небольшого молчания. — Желаю вам окончить
это дело самым приятным образом; а я издали порадуюсь.

Одинцова быстро повернулась к нему.

— Разве вы уезжаете? Отчего же вам теперь не остаться? Останьтесь… с вами
говорить весело… точно по краю пропасти ходишь. Сперва робеешь, а потом
откуда смелость возьмется. Останьтесь.

— Спасибо за предложение, Анна Сергеевна, и за лестное мнение о моих разговорных
талантах. Но я нахожу, что я уж и так слишком долго вращался в чуждой для
меня сфере. Летучие рыбы некоторое время могут подержаться на воздухе, но
вскоре должны шлепнуться в воду; позвольте же и мне плюхнуть в мою стихию.

Одинцова посмотрела на Базарова. Горькая усмешка подергивала его бледное лицо.
«Этот меня любил!» — подумала она — и жалко ей стало его, и с участием протянула
она ему руку.

Но и он ее понял.

— Нет! — сказал он и отступил на шаг назад. — Человек я бедный, но милостыни
еще до сих пор не принимал. Прощайте-с и будьте здоровы.

— Я убеждена, что мы не в последний раз видимся, — произнесла Анна Сергеевна
с невольным движением.

— Чего на свете не бывает! — ответил Базаров, поклонился и вышел.

— Так ты задумал гнездо себе свить? — говорил он в тот же день Аркадию, укладывая
на корточках свой чемодан. — Что ж? дело хорошее. Только напрасно ты лукавил.
Я ждал от тебя совсем другой дирекции. Или, может быть, это тебя самого огорошило?

— Я точно этого не ожидал, когда расставался с тобою, — ответил Аркадий, —
но зачем ты сам лукавишь и говоришь: «дело хорошее», точно мне неизвестно
твое мнение о браке?

— Эх, друг любезный! — проговорил Базаров, — как ты выражаешься! Видишь, что
я делаю; в чемодане оказалось пустое место, и я кладу туда сено; так и в жизненном
нашем чемодане; чем бы его ни набили, лишь бы пустоты не было. Не обижайся,
пожалуйста: ты ведь, вероятно, помнишь, какого я всегда был мнения о Катерине
Сергеевне. Иная барышня только от того и слывет умною, что умно вздыхает,
а твоя за себя постоит, да и так постоит, что и тебя в руки заберет, — ну,
да это так и следует. — Он захлопнул крышку и приподнялся с полу. — А теперь
повторяю тебе на прощанье… потому что обманываться нечего: мы прощаемся
навсегда, и ты сам это чувствуешь… ты поступил умно; для нашей горькой,
терпкой, бобыльной жизни ты не создан. В тебе нет ни дерзости, ни злости,
а есть молодая смелость да молодой задор; для нашего дела это не годится.
Ваш брат дворянин дальше благородного смирения или благородного кипения дойти
не может, а это пустяки. Вы, например, не деретесь — и уж воображаете себя
молодцами, — а мы драться хотим. Да что! Наша пыль тебе глаза выест, наша
грязь тебя замарает, да ты и не дорос до нас, ты невольно любуешься собою,
тебе приятно самого себя бранить; а нам это скучно — нам других подавай! нам
других ломать надо! Ты славный малый; но ты все-таки мякенький, либеральный
барич — э волату, как выражается мой родитель.

— Ты навсегда прощаешься со мною, Евгений? — печально промолвил Аркадий, —
и у тебя нет других слов для меня?

Базаров почесал у себя в затылке.

— Есть, Аркадий, есть у меня другие слова, только я их не выскажу, потому
что это романтизм, — это значит: рассыропиться. А ты поскорее женись; да своим
гнездом обзаведись, да наделай детей побольше. Умницы они будут уже потому,
что вовремя они родятся, не то что мы с тобой. Эге! я вижу, лошади готовы.
Пора. Со всеми я простился… Ну что ж? обняться, что ли?

Аркадий бросился на шею к своему бывшему наставнику и другу, и слезы так и
брызнули у него из глаз.

— Что значит молодость! — произнес спокойно Базаров. — Да я на Катерину Сергеевну
надеюсь. Посмотри, как живо она тебя утешит!

— Прощай, брат! — сказал он Аркадию, уже взобравшись на телегу, и, указав
на пару галок, сидевших рядышком на крыше конюшни, прибавил: — Вот тебе! изучай!

— Это что значит? — спросил Аркадий.

— Как? Разве ты так плох в естественной истории или забыл, что галка самая
почтенная, семейная птица? Тебе пример!.. Прощайте, синьор!

Телега задребезжала и покатилась.

Базаров сказал правду. Разговаривая вечером с Катей, Аркадий совершенно позабыл
о своем наставнике. Он уже начинал подчиняться ей, и Катя это чувствовала
и не удивлялась. Он должен был на следующий день ехать в Марьино, к Николаю
Петровичу. Анна Сергеевна не хотела стеснять молодых людей и только для приличия
не оставляла их слишком долго наедине. Она великодушно удалила от них княжну,
которую известие о предстоявшем браке привело в слезливую ярость. Сначала
Анна Сергеевна боялась, как бы зрелище их счастия не показалось ей самой немного
тягостным; но вышло совершенно напротив: это зрелище не только не отягощало
ее, оно ее занимало, оно ее умилило наконец. Анна Сергеевна этому и обрадовалась
и опечалилась. «Видно, прав Базаров, — подумала она, — любопытство, одно любопытство,
и любовь к покою, и эгоизм…»

— Дети! — промолвила она громко, — что, любовь чувство напускное?

Но ни Катя, ни Аркадий ее даже не поняли. Они ее дичились; невольно подслушанный
разговор не выходил у них из головы. Впрочем, Анна Сергеевна скоро успокоила
их; и это было ей не трудно: она успокоилась сама.

Отцы и дети. I :: II
:: III :: IV :: V
:: VI :: VII :: VIII
:: IX :: X :: XI
:: XII :: XIII ::
XIV :: XV :: XVI :: XVII
:: XVIII :: XIX :: XX
:: XXI :: XXII :: XXIII
:: XXIV :: XXV :: XXVI ::
XXVII :: XXVIII