Прекрасное столь же полезно как и полезное
- December 19th, 2014, 07:10 pm
52- неделя 5
неделя 5 — книга 3
Курт Воннегут — Сирены Титана
фантастика не мой жанр. но книга мне очень понравилась! признаюсь, главный посыл книги отделить тяжело. рассказывая о ней, получается очень странно и невероятно(фантастика, что поделаешь), на что можно задать вопрос — как это вообще читать?)) точно можно сказать, что фантастика тогда (1959) и сейчас (2014) разная. и та мне больше по душе. обязательно вернусь к этому автору!
«.. а вот когда я хочу себе представить, на что эта свобода похожа, я вижу только толпу народа. Они меня толкают, тащат в одну сторону, потом волокут в другую — и ничем им не угодишь, они только злее становятся, прямо свирепеют, потому что они радости в жизни не видели. И они орут на меня за то, что я им радости не прибавил, и опять мы все толкаемся, рвемся кудато.»
- December 19th, 2014, 07:00 pm
52 — неделя 4
вобщем пока что с книгой в неделю не сложилось. пробовала читать одно, потом другое…
неделя 4 — книга 2)))
Ліна Костенко — Записки українського самашедшого
Записки не оставили меня равнодушной. сказать что я в восторге — не могу. но книга обратила внимание на множество сумасшедших моментов теперешнего мира. а от них восторга мало… эффект думаю тот что надо. творчество не обязательно должно восхищать. наверное оно должно обращать внимание на важности, иногда показывать обыденность по-другому и таким образом делать твой взгляд более чистым.
всю книгу удивлялась сочитанию современности речи и взглядов автора «со стажем» (всетаки в школьную программу входит поэзия Лины Костенко) с глубокомыслием и интеллектуальностью фраз, что у молодых авторов скорее редкость.
много фраз пошло в мой блокнот. пусть здесь будет две:
«Нове покоління багато що вибирає, пепсі чи не пепсі, воно вибирає своє життя. Це вже статисти іншої драми, до якої будуть байдужі вже колись інші покоління.»
«Людовік IV сказав: «Держава — це я». Так, держава – це я, а не те, що вони з нею зробили. І якби кожен усвідомив, що держава – це він, то досі у нас вже була б достійна держава.»
- November 12th, 2014, 11:07 pm
52 — неделя 1
«перенимая эстафету» 52 книги за 52 недели или пробуя свою любовь к чтению перевести на другой уровень или может всетки пытаться узнавать больше и приучить себе еще к одной хорошей привычке или просто попровобовать могу ли я… вобщем буду читать.
одна книга в неделю это должно быть не так уж нереально как кажется на первый взгляд. надеюсь это не перерастет в глотание книг и я смогу выделить время на обдумывание. поэтому собираюсь писать сюда о своих книго-познаниях и достижениях.
итак.
неделя 1 — книга 1
Manuela Gretkowska — Europejka
назвать ее прочитанной за 1 неделю тяжело, т.к. купила я ее давно, начала, не осилила дочитать, хотя было интересно (читала на польском, а она как интелектуалистка использует много неизвестных мне слов). на последнем книжном форуме купила «Польку» Гретковской, только на на украинском языке. тоже дневник. привыкла к ее манере и очень понравилось, поэтому принялась за Европейку второй раз и с удовольствием. ее можно назвать продолжением Польки, т.к. дневник и дочка выросла. в рецензиях пишут, что это другой взгляд на Европпу и европейскость, но для меня книга сугубо личная с простыми внутренними реакциями и фантазиями в ответ на обыденные моменты. некоторые простые и серые. некоторые яркие и радуют.
например:
верность — это не цена, тяжесть, наказание. отсутствие искушений это одновременно подтверждение и награда за хороший выбор.
мы договорились жениться тогда, когда уже не будет сил на развод. и тогда мы скажем да, тому что прожили вместе, обрученности ежедневной жизни.
вобщем интересный автор с интересными мне рефлексиями и другим восприятием мира. как хорошо, что мы все разные!
(no subject)
- August 9th, 2011, 05:07 pm
Боржава
это место в котором стоит побывать хоть раз в жизни!
пускай будет одним из моего списка. все остальные места еще в процессе придумки и посещения.
- February 14th, 2011, 07:39 pm
Сашка
какое-то геометрическое ощущение себя. чем-то напоминает фильм. может. может пленку. и сердце. наверное сегодня все напоминает сердце. с праздником тебя. и меня.
- Current Mood
exhausted - Tags
сашка
- December 17th, 2010, 10:19 pm
Оля
как-то так темно и траурно, с теплом в сердце.
я возвращаюсь к жизни. выпьем за это?
разбила бокал. на счастье!
- November 17th, 2010, 04:21 pm
(no subject)
паучки и их работа прекрасны!!!
( Collapse )
- November 15th, 2010, 10:10 pm
(no subject)
по дороге на Ходоров была такая красота!!!
( Collapse )
- November 9th, 2010, 11:13 pm
(no subject)
люблю красивый свет и цвет! и ветер! и воду! и тростник!
глядеть-заглядеться! гуляя с фотоапаратом.
людей бы туда с в блаженстве прикрытыми глазами! вот так хочеться передавать ощущение!
Источник
Следует, однако, признаться, что от прежних богатств у него оставалось еще шесть серебряных столовых приборов и разливательная ложка, ослепительный блеск которых на грубой холщовой скатерти всякий день радовал взор г-жи Маглуар. И так как мы изображаем здесь диньского епископа таким, каким он был в действительности, то мы должны добавить, что он не раз говорил: «Мне было бы не так-то легко отказаться от привычки есть серебряной ложкой и вилкой».
Кроме этого серебра, у епископа уцелели еще два массивных серебряных подсвечника, доставшиеся ему по наследству от двоюродной бабушки. Подсвечники с двумя вставленными в них восковыми свечами обычно красовались на камине в спальне епископа. Когда же у него обедал кто-либо из гостей, г-жа Маглуар зажигала свечи и ставила оба подсвечника на стол.
Там же, в спальне епископа, над изголовьем его кровати висел маленький стенной шкафчик, куда г-жа Маглуар каждый вечер убирала шесть серебряных приборов и разливательную ложку. Надо заметить, что ключ от шкафчика всегда оставался в замке.
Сад, вид которого несколько портили неприглядные строения, о которых говорилось выше, состоял из четырех аллей, расходившихся крестом от сточного колодца; пятая аллея, огибая весь сад, шла вдоль окружавшей его белой стены. Четыре квадрата земли между аллеями были обсажены буксом. На трех г-жа Маглуар разводила овощи, на четвертом епископ посадил цветы. В саду там и сям росло несколько фруктовых деревьев. Как-то раз г-жа Маглуар сказала епископу не без некоторой доли добродушного лукавства: «Вы, ваше преосвященство, хотите, чтобы все приносило пользу, а вот этот кусок земли пропадает даром. Уж лучше бы вырастить здесь салат, чем эти цветочки». – «Вы ошибаетесь, госпожа Маглуар, – ответил епископ. – Прекрасное столь же полезно, как и полезное». И добавил, помолчав: «Быть может, еще полезнее».
Этот квадрат земли, разбитый на три или четыре грядки, пожалуй, не меньше занимал епископа, чем его книги. Он охотно проводил здесь час или два, подрезая растения, выпалывая сорную траву, роя там и сям ямки и сажая в них семена. Но к насекомым он относился менее враждебно, чем этого мог бы пожелать настоящий садовник. Впрочем, он отнюдь не считал себя ботаником: он ничего не понимал в классификации и в солидизме, он вовсе не стремился сделать выбор между Турнефором и естественным методом, он не предпочитал сумчатые семядольным и не высказывался за Жюсье против Линнея. Он не изучал растения, а просто любил цветы. Он глубоко уважал ученых, но еще более уважал ничего не ведающих, и, не переставая отдавать дань уважения тем и другим, он каждый летний вечер поливал свои грядки из зеленой жестяной лейки.
В доме не было ни одной двери, которая бы запиралась на ключ. Дверь в столовую, выходившая, как мы уже говорили, прямо на соборную площадь, была в прежние времена снабжена замками и засовами, словно ворота тюрьмы. Епископ сразу же приказал снять все эти запоры, и теперь эта дверь закрывалась только на щеколду, и днем и ночью. Всякий прохожий в любой час суток мог открыть дверь – стоило лишь толкнуть ее. Вначале эта вечно отпертая дверь сильно тревожила обеих женщин, но диньский епископ сказал им: «Что ж, велите приделать задвижки к дверям ваших комнат, если хотите». В конце концов они заразились его спокойствием или по крайней мере сделали вид, что это так. Только на г-жу Маглуар время от времени нападал страх. Что касается епископа, то три строчки, написанные им на полях Библии, поясняют или по крайней мере излагают его мысль: «Вот в чем едва уловимое различие: дверь врача никогда не должна запираться, дверь священника должна быть всегда открыта».
На другой книге, озаглавленной «Философия медицинской науки», он сделал еще одну заметку: «Разве я не такой же врач, как они? У меня тоже есть мои больные: во-первых, те, которых они называют своими больными, а во-вторых, мои собственные, которых я называю несчастными».
Где-то в другом месте он написал: «Не спрашивайте того, кто просит у вас приюта, о его имени. В приюте особенно нуждается тот, кого это имя стесняет».
Однажды какой-то достойный кюре – я уже не помню, кто именно: кюре из Кулубру или кюре из Помпьери – вздумал, должно быть по наущению г-жи Маглуар, спросить у монсеньора Бьенвеню, вполне ли он уверен, что не совершает некоторой неосторожности, оставляя дверь открытой и днем и ночью для каждого, кому бы вздумалось войти, и не опасается ли он все же, что в столь плохо охраняемом доме может случиться какое-либо несчастие. Епископ коснулся его плеча и сказал ему мягко, но серьезно: «Nisi Dominus custodierit domum, in vanum vigilant qui custodiunt eam» [3]. Затем заговорил о другом.
Он охотно повторял: «Священник должен обладать не меньшим мужеством, чем драгунский полковник. Но только наше мужество, – добавлял он, – должно быть спокойным».
Глава 7
Крават
Здесь уместно будет рассказать об одном случае, который нельзя обойти молчанием, потому что подобные случаи лучше всего показывают, что за человек был диньский епископ.
После уничтожения разбойничьей шайки Гаспара Бэ, который совершенно разорил Олиульские ущелья, один из ближайших его помощников, Крават, бежал в горы. Некоторое время он скрывался со своими товарищами – остатками шайки Гаспара Бэ – в Ниццском графстве, потом ушел в Пьемонт и вдруг снова появился во Франции, в окрестностях Барселонеты. Сначала он заглянул в Жозье, потом в Тюиль. Он укрылся в пещерах Жуг-де-л’Эгль и оттуда, ложбинами рек Ибайи и Ибайеты, нередко пробирался к селениям и к деревушкам. Как-то ночью он дошел до самого Амбрена, проник в собор и обобрал ризницу. Его грабежи разоряли весь край. Жандармы охотились за ним, но безуспешно. Он всегда ускользал от них, а иногда оказывал открытое сопротивление. Этот негодяй был смельчаком. И вот в самый разгар вызванной им паники в те края прибыл епископ, который объезжал тогда Шателярский округ. Мэр города явился к нему и стал уговаривать вернуться назад. Крават хозяйничал в горах до самого Арша и далее. Ехать было опасно даже с конвоем – это значило напрасно рисковать жизнью трех или четырех злосчастных жандармов.
– Поэтому-то, – сказал епископ, – я и полагаю ехать без конвоя.
– Хорошо ли вы обдумали это, монсеньор? – вскричал мэр.
– Настолько хорошо, что решительно отказываюсь от жандармов; я уеду через час.
– Уедете?
– Уеду.
– Один?
– Один.
– О нет, монсеньор! Вы этого не сделаете.
– Послушайте, – сказал епископ, – там, в горах, есть маленький бедный приход, я не видел его уже три года. Там живут мои добрые друзья – смирные и честные пастухи. Из каждых тридцати коз, которых они пасут, им принадлежит только одна. Они плетут из шерсти очень красивые разноцветные шнурки и играют горные песни на маленьких свирелях с шестью отверстиями. Они нуждаются в том, чтобы время от времени им говорили о господе боге. Что бы они сказали про епископа, который всего боится? Что бы они сказали, если бы я не посетил их?
– Но разбойники, монсеньор, разбойники!
– В самом деле, – сказал епископ, – я чуть было не забыл о них. Вы правы. Я могу встретиться с ними. По всей вероятности, и они тоже нуждаются в том, чтобы кто-нибудь рассказал им о господе боге.
– Монсеньор, да ведь их целая шайка! Это стая волков!
– Господин мэр, а может быть, Иисус повелевает мне стать пастырем именно этого стада. Пути господни неисповедимы!
– Монсеньор, они ограбят вас.
– У меня ничего нет.
– Они убьют вас.
– Убьют старика священника, который идет своей дорогой, бормоча молитвы? Полно! Зачем им это?
– О боже! Что, если вы повстречаетесь с ними!
– Я попрошу у них милостыню для моих бедных.
– Не ездите, монсеньор, ради бога! Вы рискуете жизнью.
– Господин мэр, – сказал епископ, – неужели в этом все дело? Я для того живу на свете, чтобы о душах людских пещись, а не о собственной жизни.
Источник
Увеличить
Глава шестая.
Кому он поручил охранять свой дом
Дом, в котором он жил, как мы уже говорили, был двухэтажный:
три комнаты внизу, три наверху, под крышей – чердак. За домом – сад в четверть
арпана. Женщины занимали второй этаж, епископ жил внизу. Первая комната, дверь
которой отворялась прямо на улицу, служила ему столовой, вторая – спальней,
третья – молельней. Выйти из молельни можно было только через спальню, а из
спальни – только через столовую. В молельне была скрытая перегородкой ниша, где
стояла кровать для гостей. Кровать эту епископ предоставлял сельским
священникам, приезжавшим в Динь по делам и нуждам своих приходов.
Бывшая больничная аптека – небольшое строение, которое
примыкало к дому и выходило в сад. – превратилась в кухню и в кладовую.
Кроме того, в саду стоял хлев, где прежде была больничная
кухня, а теперь помещались две коровы епископа. Независимо от количества
молока, которое давали коровы, епископ каждое утро половину отсылал в больницу.
«Я плачу свою десятину», – говорил он.
Спальня у него была довольно большая, и зимой натопить ее
было нелегко. Так как дрова в Дине стоили очень дорого, епископ придумал
сделать в коровнике дощатую перегородку и устроил там себе комнатку. В сильные
морозы он проводил там все вечера. Он называл эту комнатку своим «зимним
салоном».
Как в этом «зимнем салоне», так и в столовой мебель состояла
из простого четырехугольного деревянного стола и четырех соломенных стульев. В
столовой стоял еще старенький буфет, выкрашенный розовой клеевой краской. Такой
же буфет, накрытый белыми салфетками и дешевыми кружевами, епископ превратил в
алтарь, который придавал нарядный вид его молельне.
Богатые прихожанки, исповедовавшиеся у епископа, и другие
богомольные жительницы города Диня неоднократно устраивали складчину на
устройство нового красивого алтаря для молельни его преосвященства; епископ
брал деньги и раздавал их бедным.
– Лучший алтарь, – говорил он, – это душа
несчастного, который утешился и благодарит бога.
В молельне стояли две соломенные скамеечки для
коленопреклонений; одно кресло, тоже соломенное, стояло в спальне епископа.
Если случалось, что он одновременно принимал семь или восемь человек гостей –
префекта, генерала, начальника штаба полка местного гарнизона, нескольких
учеников духовного училища, то приходилось брать стулья из «зимнего салона»,
приносить скамеечки из молельни и кресло из спальни епископа. Таким образом
набиралось до одиннадцати сидений. Для каждого нового гостя опустошалась одна
из комнат.
Бывало и так, что собиралось сразу двенадцать человек; тогда
епископ спасал положение, становясь у камина, если это было зимой, или
прогуливаясь по саду, если это было летом.
В нише за перегородкой стоял еще один стул, но солома на
сиденье искрошилась, да и держался он на трех ножках, так что сидеть на нем
можно было, только прислонив его к стене. В комнате у м – ль Батистины было,
правда, громадное деревянное кресло, некогда позолоченное и обитое цветной
китайской тафтою, но поднять его на второй этаж пришлось через окно, так как
лестница оказалась слишком узкой: на него, следовательно, также нельзя было
рассчитывать.
Когда-то Батистина лелеяла честолюбивую мечту приобрести для
гостиной мебель с диваном гнутого красного дерева, покрытую желтым утрехтским
бархатом в веночках. Однако это должно было стоить по меньшей мере пятьсот
франков; увидев, что за пять лет ей удалось отложить только сорок два франка и
десять су, она в конце концов отказалась от своей мечты. Впрочем, кто же
достигает своего идеала?
Нет ничего легче, как представить себе спальню епископа.
Стеклянная дверь, выходящая в сад; напротив двери – кровать, железная
больничная кровать с пологом из зеленой саржи; у кровати, за занавеской, –
изящные туалетные принадлежности, свидетельствующие о том, что здесь живет
человек, не утративший светских привычек; еще две двери: одна возле камина – в
молельню, другая возле книжного шкафа – в столовую; набитый книгами шкаф со
стеклянными дверцами; облицованный деревом камин, выкрашенный под мрамор,
обычно нетопленный, в камине две железные подставки для дров, украшенные сверху
двумя вазами в гирляндах и бороздках, некогда покрытыми серебром и считавшимися
образцом роскоши в епископском доме; над камином, на черном потертом
бархате, – распятие, прежде посеребренное, а теперь медное, в деревянной
рамке с облезшей позолотой. Возле стеклянной двери большой стол с чернильницей,
заваленный грудой бумаг и толстых книг. Перед столом кресло с соломенным
сиденьем. Перед кроватью скамеечка из молельни.
На стене, по обе стороны кровати, висели два портрета в
овальных рамах. Короткие надписи, золотыми буквами на тусклом фоне холста,
уведомляли о том, что портреты изображают; один – епископа Сен – Клодского
Шалио, а другой – Турто, главного викария Агдского, аббата Граншанокого,
принадлежавшего к монашескому ордену Цистерианцев Шартрской епархии.
Унаследовав эту комнату от лазаретных больных, епископ нашел здесь эти портреты
и оставил их. Это были священнослужители и, по всей вероятности. жертвователи –
два основания для того, чтобы он отнесся к ним с уважением. Об этих двух особах
ему было известно лишь то, что король их назначил – первого епископом, а
второго викарием – в один и тот же день, 27 апреля 1785 года. Когда Маглуар
сняла портреты, чтобы стереть с них пыль, епископ узнал об этом, прочтя
надпись, сделанную выцветшими чернилами на пожелтевшем от времени листочке
бумаги, приклеенном с помощью четырех облаток к оборотной стороне портрета
аббата Граншанского.
На окне в спальне епископа висела старомодная, из грубой
шерстяной материи, занавеска, которая с течением времени пришла в такую ветхость,
что, во избежание расхода на новую, Маглуар вынуждена была сделать на самой ее
середине большой шов. Этот шов напоминал крест. Епископ часто показывал на
него.
– Как хорошо получилось! – говорил он.
Все комнаты и в первом и во втором этаже были чисто
выбелены, как это принято в казармах и больницах.
Правда, в последующие годы, как мы увидим в дальнейшем,
Маглуар обнаружила под побелкой на стенах в комнате Батистины какую-то
живопись. Прежде чем стать больницей, этот дом служил местом собраний диньских
горожан. Таково происхождение этой росписи стен. Полы во всех комнатах были
выложены красным кирпичом, и мыли их каждую неделю; перед каждой кроватью лежал
соломенный коврик. Вообще надо сказать, что весь дом сверху донизу содержался
женщинами в образцовой чистоте. Чистота была единственной роскошью, которую
допускал епископ.
– Это ничего не отнимает у бедных, – говаривал он.
Следует, однако, заметить, что от прежних богатств у него
оставалось еще шесть серебряных столовых приборов и разливательная ложка,
ослепительный блеск которых на грубой холщовой скатерти каждый день радовал
взор Маглуар. И так как мы изображаем здесь епископа Диньского таким, каким он
был в действительности, то мы должны добавить, что он не раз говорил:
– Мне было бы не легко отказаться от привычки есть
серебряной ложкой и вилкой.
Кроме этого серебра, у епископа уцелели еще два массивных
серебряных подсвечника, доставшиеся ему по наследству от двоюродной бабушки.
Подсвечники с двумя вставленными в них восковыми свечами обычно красовались на
камине в спальне епископа. Когда же у него обедал кто-либо из гостей, Маглуар
зажигала свечи и ставила оба подсвечника на стол.
В спальне епископа, над изголовьем его кровати, висел
маленький стенной шкафчик, куда Маглуар каждый вечер убирала шесть серебряных
приборов и разливательную ложку. Ключ от шкафчика всегда оставался в замке.
В саду, вид которого портили неприглядные строения, были
четыре аллеи, расходившиеся крестом от сточного колодца; пятая аллея, огибая
весь сад, шла вдоль окружавшей его белой стены. Четыре квадрата земли между
аллеями были обсажены буксом. На трех Маглуар разводила овощи, на четвертом
епископ посадил цветы. В саду росли фруктовые деревья. Как-то раз Маглуар
сказала епископу не без некоторой доли добродушного лукавства:
– Вы, ваше преосвященство, хотите, чтобы все приносило
пользу, а вот этот кусок земли пропадает даром. Уж лучше бы вырастить здесь
салат, чем эти цветочки.
– Вы ошибаетесь, госпожа Маглуар, – ответил
епископ. – Прекрасное столь же полезно, как и полезное.
И, помолчав, добавил:
– Быть может, еще полезнее.
Три-четыре грядки, разбитые на этом квадрате земли, пожалуй,
не меньше занимали епископа, чем его книги. Он охотно проводил здесь час-два,
подрезая растения, выпалывая сорную траву, роя там и сям ямки и бросая в них
семена. Но к насекомым он относился менее враждебно, чем настоящий садовник.
Впрочем, он отнюдь не считал себя ботаником: он ничего не понимал в
классификации и в солидизме, он не стремился сделать выбор между Турнефором и
естественным методом, он не предпочитал сумчатые семядольным и не высказывался
ни в защиту Жюсье, ни в защиту Линнея. Он не изучал растений, он просто любил
цветы. Он глубоко уважал людей ученых, но еще более уважал людей несведущих и,
отдавая дань уважения тем и другим, каждый летний вечер поливал грядки из
зеленой жестяной лейки.
В доме не было ни одной двери, которая бы запиралась на
ключ. Дверь в столовую, выходившая, как мы уже говорили, прямо на соборную
площадь, была в прежние времена снабжена замками и засовами, словно ворота
тюрьмы. Епископ приказал снять все эти запоры, и теперь эта дверь закрывалась
только на щеколду, и днем и ночью. Прохожий в любой час мог открыть
дверь, – стоило лишь толкнуть ее. Вначале эта всегда отпертая дверь
тревожила обеих женщин, но епископ Диньский сказал им: «Что ж, велите приделать
задвижки к дверям ваших комнат, если хотите» В конце концов они прониклись его
спокойствием или по крайней мере сделали вид, что прониклись. На Маглуар время
от времени нападал страх. Что касается епископа, то три строчки, написанные им
на полях Библии, поясняют или по крайней мере излагают его мысли: «Вот в чем
тончайшее различие: дверь врача никогда не должна запираться, дверь священника
должна быть всегда отперта».
На другой книге, под заглавием Философия медицинской науки,
он сделал еще одну заметку: «Разве я не такой же врач, как они? У меня тоже
есть больные; во-первых, те, которых врачи называют своими, а во-вторых, мои
собственные, которых я называю несчастными».
Где-то в другом месте он написал: «Не спрашивайте того, кто
просит у вас приюта, как его зовут. В приюте особенно нуждается тот, кого имя
стесняет».
Однажды некий достойный кюре – не помню, кто именно: кюре из
Кулубру или кюре из Помпьери – вздумал, должно быть, по наущению Маглуар,
спросить у монсеньора Бьенвеню, вполне ли он уверен, что не совершает некоторой
неосторожности, оставляя дверь открытой и днем и ночью для каждого, кто бы ни
пожелал войти, и не опасается ли он все же, что в столь плохо охраняемом доме
может случиться какое-либо несчастье. Епископ коснулся его плеча и сказал ему
мягко, но серьезно: Nisi Dominus custodierit domum, in vanum vigilant qui
custodiunt earm[3].
И заговорил о другом.
Он часто повторял:
– Священник должен обладать не меньшим мужеством, чем
драгунский полковник. Но только наше мужество, – добавлял он, –
должно быть спокойным.
Источник