Прекрасное столь же прекрасно как и полезное
Увеличить
Глава шестая.
Кому он поручил охранять свой дом
Дом, в котором он жил, как мы уже говорили, был двухэтажный:
три комнаты внизу, три наверху, под крышей – чердак. За домом – сад в четверть
арпана. Женщины занимали второй этаж, епископ жил внизу. Первая комната, дверь
которой отворялась прямо на улицу, служила ему столовой, вторая – спальней,
третья – молельней. Выйти из молельни можно было только через спальню, а из
спальни – только через столовую. В молельне была скрытая перегородкой ниша, где
стояла кровать для гостей. Кровать эту епископ предоставлял сельским
священникам, приезжавшим в Динь по делам и нуждам своих приходов.
Бывшая больничная аптека – небольшое строение, которое
примыкало к дому и выходило в сад. – превратилась в кухню и в кладовую.
Кроме того, в саду стоял хлев, где прежде была больничная
кухня, а теперь помещались две коровы епископа. Независимо от количества
молока, которое давали коровы, епископ каждое утро половину отсылал в больницу.
«Я плачу свою десятину», – говорил он.
Спальня у него была довольно большая, и зимой натопить ее
было нелегко. Так как дрова в Дине стоили очень дорого, епископ придумал
сделать в коровнике дощатую перегородку и устроил там себе комнатку. В сильные
морозы он проводил там все вечера. Он называл эту комнатку своим «зимним
салоном».
Как в этом «зимнем салоне», так и в столовой мебель состояла
из простого четырехугольного деревянного стола и четырех соломенных стульев. В
столовой стоял еще старенький буфет, выкрашенный розовой клеевой краской. Такой
же буфет, накрытый белыми салфетками и дешевыми кружевами, епископ превратил в
алтарь, который придавал нарядный вид его молельне.
Богатые прихожанки, исповедовавшиеся у епископа, и другие
богомольные жительницы города Диня неоднократно устраивали складчину на
устройство нового красивого алтаря для молельни его преосвященства; епископ
брал деньги и раздавал их бедным.
– Лучший алтарь, – говорил он, – это душа
несчастного, который утешился и благодарит бога.
В молельне стояли две соломенные скамеечки для
коленопреклонений; одно кресло, тоже соломенное, стояло в спальне епископа.
Если случалось, что он одновременно принимал семь или восемь человек гостей –
префекта, генерала, начальника штаба полка местного гарнизона, нескольких
учеников духовного училища, то приходилось брать стулья из «зимнего салона»,
приносить скамеечки из молельни и кресло из спальни епископа. Таким образом
набиралось до одиннадцати сидений. Для каждого нового гостя опустошалась одна
из комнат.
Бывало и так, что собиралось сразу двенадцать человек; тогда
епископ спасал положение, становясь у камина, если это было зимой, или
прогуливаясь по саду, если это было летом.
В нише за перегородкой стоял еще один стул, но солома на
сиденье искрошилась, да и держался он на трех ножках, так что сидеть на нем
можно было, только прислонив его к стене. В комнате у м – ль Батистины было,
правда, громадное деревянное кресло, некогда позолоченное и обитое цветной
китайской тафтою, но поднять его на второй этаж пришлось через окно, так как
лестница оказалась слишком узкой: на него, следовательно, также нельзя было
рассчитывать.
Когда-то Батистина лелеяла честолюбивую мечту приобрести для
гостиной мебель с диваном гнутого красного дерева, покрытую желтым утрехтским
бархатом в веночках. Однако это должно было стоить по меньшей мере пятьсот
франков; увидев, что за пять лет ей удалось отложить только сорок два франка и
десять су, она в конце концов отказалась от своей мечты. Впрочем, кто же
достигает своего идеала?
Нет ничего легче, как представить себе спальню епископа.
Стеклянная дверь, выходящая в сад; напротив двери – кровать, железная
больничная кровать с пологом из зеленой саржи; у кровати, за занавеской, –
изящные туалетные принадлежности, свидетельствующие о том, что здесь живет
человек, не утративший светских привычек; еще две двери: одна возле камина – в
молельню, другая возле книжного шкафа – в столовую; набитый книгами шкаф со
стеклянными дверцами; облицованный деревом камин, выкрашенный под мрамор,
обычно нетопленный, в камине две железные подставки для дров, украшенные сверху
двумя вазами в гирляндах и бороздках, некогда покрытыми серебром и считавшимися
образцом роскоши в епископском доме; над камином, на черном потертом
бархате, – распятие, прежде посеребренное, а теперь медное, в деревянной
рамке с облезшей позолотой. Возле стеклянной двери большой стол с чернильницей,
заваленный грудой бумаг и толстых книг. Перед столом кресло с соломенным
сиденьем. Перед кроватью скамеечка из молельни.
На стене, по обе стороны кровати, висели два портрета в
овальных рамах. Короткие надписи, золотыми буквами на тусклом фоне холста,
уведомляли о том, что портреты изображают; один – епископа Сен – Клодского
Шалио, а другой – Турто, главного викария Агдского, аббата Граншанокого,
принадлежавшего к монашескому ордену Цистерианцев Шартрской епархии.
Унаследовав эту комнату от лазаретных больных, епископ нашел здесь эти портреты
и оставил их. Это были священнослужители и, по всей вероятности. жертвователи –
два основания для того, чтобы он отнесся к ним с уважением. Об этих двух особах
ему было известно лишь то, что король их назначил – первого епископом, а
второго викарием – в один и тот же день, 27 апреля 1785 года. Когда Маглуар
сняла портреты, чтобы стереть с них пыль, епископ узнал об этом, прочтя
надпись, сделанную выцветшими чернилами на пожелтевшем от времени листочке
бумаги, приклеенном с помощью четырех облаток к оборотной стороне портрета
аббата Граншанского.
На окне в спальне епископа висела старомодная, из грубой
шерстяной материи, занавеска, которая с течением времени пришла в такую ветхость,
что, во избежание расхода на новую, Маглуар вынуждена была сделать на самой ее
середине большой шов. Этот шов напоминал крест. Епископ часто показывал на
него.
– Как хорошо получилось! – говорил он.
Все комнаты и в первом и во втором этаже были чисто
выбелены, как это принято в казармах и больницах.
Правда, в последующие годы, как мы увидим в дальнейшем,
Маглуар обнаружила под побелкой на стенах в комнате Батистины какую-то
живопись. Прежде чем стать больницей, этот дом служил местом собраний диньских
горожан. Таково происхождение этой росписи стен. Полы во всех комнатах были
выложены красным кирпичом, и мыли их каждую неделю; перед каждой кроватью лежал
соломенный коврик. Вообще надо сказать, что весь дом сверху донизу содержался
женщинами в образцовой чистоте. Чистота была единственной роскошью, которую
допускал епископ.
– Это ничего не отнимает у бедных, – говаривал он.
Следует, однако, заметить, что от прежних богатств у него
оставалось еще шесть серебряных столовых приборов и разливательная ложка,
ослепительный блеск которых на грубой холщовой скатерти каждый день радовал
взор Маглуар. И так как мы изображаем здесь епископа Диньского таким, каким он
был в действительности, то мы должны добавить, что он не раз говорил:
– Мне было бы не легко отказаться от привычки есть
серебряной ложкой и вилкой.
Кроме этого серебра, у епископа уцелели еще два массивных
серебряных подсвечника, доставшиеся ему по наследству от двоюродной бабушки.
Подсвечники с двумя вставленными в них восковыми свечами обычно красовались на
камине в спальне епископа. Когда же у него обедал кто-либо из гостей, Маглуар
зажигала свечи и ставила оба подсвечника на стол.
В спальне епископа, над изголовьем его кровати, висел
маленький стенной шкафчик, куда Маглуар каждый вечер убирала шесть серебряных
приборов и разливательную ложку. Ключ от шкафчика всегда оставался в замке.
В саду, вид которого портили неприглядные строения, были
четыре аллеи, расходившиеся крестом от сточного колодца; пятая аллея, огибая
весь сад, шла вдоль окружавшей его белой стены. Четыре квадрата земли между
аллеями были обсажены буксом. На трех Маглуар разводила овощи, на четвертом
епископ посадил цветы. В саду росли фруктовые деревья. Как-то раз Маглуар
сказала епископу не без некоторой доли добродушного лукавства:
– Вы, ваше преосвященство, хотите, чтобы все приносило
пользу, а вот этот кусок земли пропадает даром. Уж лучше бы вырастить здесь
салат, чем эти цветочки.
– Вы ошибаетесь, госпожа Маглуар, – ответил
епископ. – Прекрасное столь же полезно, как и полезное.
И, помолчав, добавил:
– Быть может, еще полезнее.
Три-четыре грядки, разбитые на этом квадрате земли, пожалуй,
не меньше занимали епископа, чем его книги. Он охотно проводил здесь час-два,
подрезая растения, выпалывая сорную траву, роя там и сям ямки и бросая в них
семена. Но к насекомым он относился менее враждебно, чем настоящий садовник.
Впрочем, он отнюдь не считал себя ботаником: он ничего не понимал в
классификации и в солидизме, он не стремился сделать выбор между Турнефором и
естественным методом, он не предпочитал сумчатые семядольным и не высказывался
ни в защиту Жюсье, ни в защиту Линнея. Он не изучал растений, он просто любил
цветы. Он глубоко уважал людей ученых, но еще более уважал людей несведущих и,
отдавая дань уважения тем и другим, каждый летний вечер поливал грядки из
зеленой жестяной лейки.
В доме не было ни одной двери, которая бы запиралась на
ключ. Дверь в столовую, выходившая, как мы уже говорили, прямо на соборную
площадь, была в прежние времена снабжена замками и засовами, словно ворота
тюрьмы. Епископ приказал снять все эти запоры, и теперь эта дверь закрывалась
только на щеколду, и днем и ночью. Прохожий в любой час мог открыть
дверь, – стоило лишь толкнуть ее. Вначале эта всегда отпертая дверь
тревожила обеих женщин, но епископ Диньский сказал им: «Что ж, велите приделать
задвижки к дверям ваших комнат, если хотите» В конце концов они прониклись его
спокойствием или по крайней мере сделали вид, что прониклись. На Маглуар время
от времени нападал страх. Что касается епископа, то три строчки, написанные им
на полях Библии, поясняют или по крайней мере излагают его мысли: «Вот в чем
тончайшее различие: дверь врача никогда не должна запираться, дверь священника
должна быть всегда отперта».
На другой книге, под заглавием Философия медицинской науки,
он сделал еще одну заметку: «Разве я не такой же врач, как они? У меня тоже
есть больные; во-первых, те, которых врачи называют своими, а во-вторых, мои
собственные, которых я называю несчастными».
Где-то в другом месте он написал: «Не спрашивайте того, кто
просит у вас приюта, как его зовут. В приюте особенно нуждается тот, кого имя
стесняет».
Однажды некий достойный кюре – не помню, кто именно: кюре из
Кулубру или кюре из Помпьери – вздумал, должно быть, по наущению Маглуар,
спросить у монсеньора Бьенвеню, вполне ли он уверен, что не совершает некоторой
неосторожности, оставляя дверь открытой и днем и ночью для каждого, кто бы ни
пожелал войти, и не опасается ли он все же, что в столь плохо охраняемом доме
может случиться какое-либо несчастье. Епископ коснулся его плеча и сказал ему
мягко, но серьезно: Nisi Dominus custodierit domum, in vanum vigilant qui
custodiunt earm[3].
И заговорил о другом.
Он часто повторял:
– Священник должен обладать не меньшим мужеством, чем
драгунский полковник. Но только наше мужество, – добавлял он, –
должно быть спокойным.
Источник
- December 19th, 2014, 07:10 pm
52- неделя 5
неделя 5 — книга 3
Курт Воннегут — Сирены Титана
фантастика не мой жанр. но книга мне очень понравилась! признаюсь, главный посыл книги отделить тяжело. рассказывая о ней, получается очень странно и невероятно(фантастика, что поделаешь), на что можно задать вопрос — как это вообще читать?)) точно можно сказать, что фантастика тогда (1959) и сейчас (2014) разная. и та мне больше по душе. обязательно вернусь к этому автору!
«.. а вот когда я хочу себе представить, на что эта свобода похожа, я вижу только толпу народа. Они меня толкают, тащат в одну сторону, потом волокут в другую — и ничем им не угодишь, они только злее становятся, прямо свирепеют, потому что они радости в жизни не видели. И они орут на меня за то, что я им радости не прибавил, и опять мы все толкаемся, рвемся кудато.»
- December 19th, 2014, 07:00 pm
52 — неделя 4
вобщем пока что с книгой в неделю не сложилось. пробовала читать одно, потом другое…
неделя 4 — книга 2)))
Ліна Костенко — Записки українського самашедшого
Записки не оставили меня равнодушной. сказать что я в восторге — не могу. но книга обратила внимание на множество сумасшедших моментов теперешнего мира. а от них восторга мало… эффект думаю тот что надо. творчество не обязательно должно восхищать. наверное оно должно обращать внимание на важности, иногда показывать обыденность по-другому и таким образом делать твой взгляд более чистым.
всю книгу удивлялась сочитанию современности речи и взглядов автора «со стажем» (всетаки в школьную программу входит поэзия Лины Костенко) с глубокомыслием и интеллектуальностью фраз, что у молодых авторов скорее редкость.
много фраз пошло в мой блокнот. пусть здесь будет две:
«Нове покоління багато що вибирає, пепсі чи не пепсі, воно вибирає своє життя. Це вже статисти іншої драми, до якої будуть байдужі вже колись інші покоління.»
«Людовік IV сказав: «Держава — це я». Так, держава – це я, а не те, що вони з нею зробили. І якби кожен усвідомив, що держава – це він, то досі у нас вже була б достійна держава.»
- November 12th, 2014, 11:07 pm
52 — неделя 1
«перенимая эстафету» 52 книги за 52 недели или пробуя свою любовь к чтению перевести на другой уровень или может всетки пытаться узнавать больше и приучить себе еще к одной хорошей привычке или просто попровобовать могу ли я… вобщем буду читать.
одна книга в неделю это должно быть не так уж нереально как кажется на первый взгляд. надеюсь это не перерастет в глотание книг и я смогу выделить время на обдумывание. поэтому собираюсь писать сюда о своих книго-познаниях и достижениях.
итак.
неделя 1 — книга 1
Manuela Gretkowska — Europejka
назвать ее прочитанной за 1 неделю тяжело, т.к. купила я ее давно, начала, не осилила дочитать, хотя было интересно (читала на польском, а она как интелектуалистка использует много неизвестных мне слов). на последнем книжном форуме купила «Польку» Гретковской, только на на украинском языке. тоже дневник. привыкла к ее манере и очень понравилось, поэтому принялась за Европейку второй раз и с удовольствием. ее можно назвать продолжением Польки, т.к. дневник и дочка выросла. в рецензиях пишут, что это другой взгляд на Европпу и европейскость, но для меня книга сугубо личная с простыми внутренними реакциями и фантазиями в ответ на обыденные моменты. некоторые простые и серые. некоторые яркие и радуют.
например:
верность — это не цена, тяжесть, наказание. отсутствие искушений это одновременно подтверждение и награда за хороший выбор.
мы договорились жениться тогда, когда уже не будет сил на развод. и тогда мы скажем да, тому что прожили вместе, обрученности ежедневной жизни.
вобщем интересный автор с интересными мне рефлексиями и другим восприятием мира. как хорошо, что мы все разные!
(no subject)
- August 9th, 2011, 05:07 pm
Боржава
это место в котором стоит побывать хоть раз в жизни!
пускай будет одним из моего списка. все остальные места еще в процессе придумки и посещения.
- February 14th, 2011, 07:39 pm
Сашка
какое-то геометрическое ощущение себя. чем-то напоминает фильм. может. может пленку. и сердце. наверное сегодня все напоминает сердце. с праздником тебя. и меня.
- Current Mood
exhausted - Tags
сашка
- December 17th, 2010, 10:19 pm
Оля
как-то так темно и траурно, с теплом в сердце.
я возвращаюсь к жизни. выпьем за это?
разбила бокал. на счастье!
- November 17th, 2010, 04:21 pm
(no subject)
паучки и их работа прекрасны!!!
( Collapse )
- November 15th, 2010, 10:10 pm
(no subject)
по дороге на Ходоров была такая красота!!!
( Collapse )
- November 9th, 2010, 11:13 pm
(no subject)
люблю красивый свет и цвет! и ветер! и воду! и тростник!
глядеть-заглядеться! гуляя с фотоапаратом.
людей бы туда с в блаженстве прикрытыми глазами! вот так хочеться передавать ощущение!
Источник
<<<
ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
13. «ГИППИЙ БОЛЬШИЙ»
В «Гиппии Большем» идет речь о прекрасном.
Тут прямо ставится вопрос «не о том, что прекрасно, но о
том, что такое прекрасное» (287de), т.е. сразу же
имеется в виду вскрыть идею прекрасного, а не
показывать, какие могут быть разные прекрасные предметы.
а) На ложных ответах шлифуется искомая идея. Первый
ответ: «Прекрасная девушка, несомненно, есть что-то
прекрасное» (287е). Конечно, это не ответ. «Все то, что ты
называешь прекрасным, может быть прекрасным в случае, если
это именно есть само прекрасное»
(αύτό τό
καλόν), т.е. сначала нужно
определить, что такое само прекрасное по себе, а потом уже
говорить об отдельных прекрасных предметах. Иначе
получится, что данный предмет и есть то, от чего зависит
все прочее прекрасное. «Если прекрасная девушка есть нечто
прекрасное, так она и есть что-то, от чего все это может
быть прекрасным» (288а). Кроме того, кобыла тоже есть нечто
прекрасное по крайней мере прекрасная кобыла есть
нечто прекрасное. Прекрасная лира тоже есть нечто
прекрасное. Наконец, и всякий горшок может быть прекрасным.
Правда, горшок слишком обыденная вещь. Но ведь и девушка,
говорит Сократ, окажется безобразной, если ее сравнить с
богиней. «И вот, спрошенный о прекрасном, ты в своем ответе
называешь то, что, как сам ты говоришь, столь же
прекрасно, как и безобразно» (288b 289с).
Действительно, девица сама по себе может быть и прекрасной
и безобразной; следовательно, она не есть прекрасное само
по себе. Можно сказать и так. Вещь не есть сама идея, хотя
она может быть идеальной, как, правда, и не-идеальной. Идея
не определяется вещью.
Второй ответ на вопрос о прекрасном гласит так.
Прекрасное есть золото. Ведь надо найти такое прекрасное,
такое «само прекрасное, которое красит и все прочее и от
которого все оказывается прекрасным». А золото именно
таково. Критиковать такое определение очень легко. Именно с
точки зрения такого определения Фидий плохой мастер,
потому что «Фидий сделал у Афины глаза и все прочее лицо и
ноги и руки не из золота, а из слоновой кости». Другими
словами, не только золото, но и слоновая кость может быть
прекрасным. А это значит, что золото
не245*
есть самое прекрасное (289d 290с). Неудачна и
поправка к этому ответу: «То, к чему идет, то и делает это
самое прекрасным». Фиговая веселка подходит к горшку
с размазней, поставленному на печку, более, чем золотая.
Это, конечно, не значит, что фиговая вещь красивее золотой
(290d 291b).
Сбитый с толку, Гиппий догадывается, чего хочет от него
Сократ: «Ты ищешь для ответа нечто такое прекрасное, что
никогда, нигде и никому не могло бы показаться
безобразным» (291d). Но, правильно почувствовавши
намерение Сократа, он все еще продолжает блуждать в своих
определениях. Ведь его третий ответ: «Я утверждаю, что
всегда и везде для всякого человека всего прекраснее,
будучи богатым, здоровым и пользуясь уважением у эллинов,
дожить до старости, почтить своих родителей прекрасными
похоронами, когда они умрут, и самому быть прекрасно и с
честью похороненным собственными своими детьми» (291de).
Этот ответ есть вариация прежней ошибки. Там вместо идеи
подставлялись индивидуальные вещи, а тут совокупность вещей
пусть даже общепризнанная и общераспространенная. «Я
спрашивал тебя о самом прекрасном, которое делает
прекрасным все, к чему только прикоснется, и камень, и
дерево, и человека, и божество, и всякое дело, и всякое
знание» (292cd). Гиппий же продолжает опять
натурализировать идею. При таких условиях его легко
опровергнуть: ведь ни для богов, ни для героев отнюдь не
прекрасно быть похороненными своими детьми, хотя сами они и
прекрасны. Похоронить своих родителей и быть похороненным
своими детьми может быть не только прекрасным, но и
постыдным. «Участь этого прекрасного та же, что и прежних,
девушки и горшка, только на этот раз еще смешнее» (293а-d).
Итак, ни отдельные вещи и явления, ни эмпирическое их
множество не определяют идеи. Четвертый ответ также
неудовлетворителен: прекрасное есть подходящее
(πρέπον). Подходящее или
кажется прекрасным, или есть само по себе
прекрасное. «Если подходящее заставляет что-нибудь казаться
прекраснее, чем это есть на деле, то оно будет относительно
прекрасного каким-то обманом и не может быть тем, чего мы
ищем». «Ведь мы-то ищем того, чем все прекрасные вещи в
самом деле прекрасны». Итак, подходящее в смысле внешнего
вида неспецифично для прекрасного. Если же понимать
подходящее в смысле внутреннего прекрасного, то уже одно
наличие споров (в) этой области указывает, что оно тоже
неспецифично для прекрасного. «А ведь этого, пожалуй, не
было бы, если бы им было присуще свойство казаться
прекрасными: а оно было бы присуще, если бы подходящее было
самим прекрасным и заставляло бы не только быть прекрасным,
но также и казаться. Таким образом, подходящее может быть
тем прекрасным, которое мы ищем, только в том случае, если
оно есть то, что заставляет быть прекрасным, а не в том,
конечно, если оно есть то, что заставляет казаться; и
обратно: если подходящее есть то, что заставляет казаться,
то оно не может быть тем прекрасным, которое мы ищем;
это-то ведь заставляет быть прекрасным, а заставлять
казаться и вместе быть не только прекрасным, но и чем бы то
ни было одно и то же как будто не может» (293е
294е). Итак, «подходящее» есть несущественный признак
прекрасного.
Пятый ответ гласит, что прекрасное есть
пригодное. Прекрасные глаза те, которые
хорошо видят. Тело бывает прекрасно для бега, для
борьбы и проч. То же о лошади, петухе и т.д. Но «то,
что имеет силу произвести что-нибудь, в каком отношении оно
сильно, в том и пригодно, а в каком бессильно, в том и
непригодно». «Значит, сила
(δύναμις) есть что-то
прекрасное, а бессилие что-то дурное» (295с-е). Точнее,
«сильное и пригодное к совершению чего-нибудь доброго,
это-то и есть прекрасное». «Но ведь уж это будет полезное».
«Таким образом, и прекрасные тела, и прекрасные обычаи, и
мудрость, и все, что мы сейчас назвали, все это прекрасно
потому, что все это полезно» (296de). Однако «полезное есть
то, что производит что-нибудь хорошее», причина же и то,
что она производит, разное. Следовательно,
прекрасное не есть хорошее. Это заключение представляется
неприемлемым; «оно еще смешнее тех первых определений, в
которых мы за прекрасное принимаем девушку и еще там разные
вещи, которые давеча называли» (295с 297d).
b) Интереснее всего анализ шестого ответа «Прекрасное
есть приятное, испытываемое через зрение и слух» (298а).
- Прекрасные действия и законы «скажем ли мы,
что они прекрасны потому, что они бывают нам приятны через
слух и зрение, или же мы скажем, что они принадлежат и
другому роду?». Тут даже Гиппий чувствует, что зрение и
слух ни при чем (298bc). - Прекрасно не только приятное в видимом и слышимом.
Приятное и прекрасное можно находить «в еде, в питье, в
том, что относится к Афродите» и пр. Правда, люди это
считают скорее приятным, чем прекрасным. Но дело не в
людях: «Я спрашивал не о том, что всем кажется прекрасным,
но о том, что в самом деле прекрасно» (298d
299b). - «Не может приятным быть посредством обоих вместе то,
что бывает приятным посредством того или другого» (299с).
Существует приятное через зрение, и существует приятное
через слух. Отличаются одна от другой обе приятности или
нет? Во всяком случае, они не отличаются самим свойством
приятности. «Я не о том говорю, что одно удовольствие
бывает больше, другое меньше, одного бывает больше,
другого меньше, но о том, отличаются ли удовольствия
одно от другого именно тем, что одно есть удовольствие, а
другое не удовольствие?» Конечно, не отличаются.
«Значит, вы отобрали эти удовольствия от остальных
удовольствий не потому, что они удовольствия, а
почему-нибудь другому, видя в них обоих что-нибудь такое,
чем они отличаются от других, глядя на что вы и
утверждаете, что они прекрасны; удовольствие, получаемое
через зрение, ведь не потому же удовольствие, что оно
получается через зрение; если бы это самое и было причиною
того, что оно прекрасно, то ведь другое-то удовольствие,
удовольствие, получаемое через слух, не было бы тогда
прекрасно; значит, оно не потому удовольствие, что
получается через зрение». «Опять-таки и удовольствие,
получаемое через слух, не потому может быть прекрасно, что
оно получается через слух, потому что опять-таки
удовольствие, получаемое через зрение, не было бы тогда
прекрасно; стало быть, оно не потому удовольствие,
что получается через слух». «А все-таки оба удовольствия
прекрасны». «Значит, в них есть что-нибудь одинаковое, что
заставляет их быть прекрасными, что-то общее, что присуще
им как обоим вместе, так и каждому в частности; ведь иначе
не были бы они прекрасны и оба вместе, и каждое порознь»
(299d 300b). Итак, прекрасное есть нечто отличное и
от зрения и от слуха и неспецифичное ни для того, ни для
другого, даже не свойственное ни тому, ни другому; тем не
менее оно сразу свойственно им обоим. - Но как же это возможно? «То, что не свойственно
ни мне, ни тебе и чем не можем быть ни я, ни ты, то
самое… может быть свойственно обоим нам вместе; а, с
другой стороны, что свойственно обоим нам вместе, тем
каждый из нас может и не быть» (300е). Сначала это
представляется страшным. Гиппий думает, что это какие-то
чудеса. Он говорит Сократу: «Вы не рассматриваете вещи в их
целом, а берете отвлеченно прекрасное и всякую иную
сущность и разбираете и рассекаете их в своих рассуждениях.
Поэтому-то и остаются для вас скрытыми столь великие и по
природе своей цельные вещи; вот и сейчас ты ослеплен
настолько, что думаешь, будто бывает такое состояние или
такая сущность, которые относятся к каким-нибудь двум
предметам вместе, а к каждому отдельно не относятся или,
обратно, к каждому отдельно относятся, а к обоим вместе
нет» (301с). Однако, несмотря на возражения Гиппия,
действительность именно такова. В самом деле, «теперь мы
уже научились от тебя, говорит Сократ в ответ на
подобные возражения, что если мы оба вместе
пара, то и каждый из нас непременно будет парой, а если
каждый один, то и оба вместе непременно будут один,
потому что по цельности всего существующего, как говорит
Гиппий, иначе быть не может, но, чем будут оба вместе, тем
и каждый, и, чем каждый, тем и оба вместе». Эту явную
нелепость Сократ язвительно развивает и дальше: «Ну, вот,
теперь, убежденный тобою, я успокоился; а все-таки, Гиппий,
прежде всего напомни мне, как это будет, так ли, что мы оба
с тобою один, или же так, что и ты пара, и я
пара?» (301е). «Значит, нет уже такой необходимости,
чтобы оба вместе были то же, что и каждый, и чтобы каждый
был то же, что и оба вместе» (302b). Но тогда зрительное и
слуховое удовольствие, «если оба они прекрасны, то они
должны быть прекрасны такою сущностью (τή
ούσία), которая причастна им
обоим, а такою, которой одному из них недостает, не должны»
(302с 303а).В результате ставится дилемма. «К чему же, по-твоему,
относится прекрасное, Гиппий? К тому ли, о чем ты говорил,
если и я силен, и ты силен, то и оба мы сильны, если и я
справедлив, и ты справедлив, то и оба мы справедливы, и
если оба, то и каждый; точно так же без сомнения, если и я
прекрасен, и ты прекрасен, то и оба мы прекрасны, и если
оба, то и каждый. Или ничто не препятствует, чтобы все это
было так же, как когда оба вместе чет, а каждое
порознь в одном случае чет, в другом нечет,
или еще: каждое порознь неопределенная величина, а
оба вместе то определенная, то неопределенная, о чем
именно я и говорил, что мне представляются тысячи подобных
вещей. Так на какую же сторону положишь ты прекрасное? Или,
может быть, ты думаешь об этом так же, как и я? Ведь мне-то
кажется большой бессмыслицей, что оба мы вместе были
прекрасны, а каждый порознь не был бы прекрасен, или каждый
порознь был бы, а оба вместе не были бы, или еще что-нибудь
подобное» (303b). Как и в других сократических диалогах,
решительного ответа на поставленный вопрос не дается. Но
вполне возможно формулировать общее достижение «Гиппия
Большего» и без решительных выводов самого Платона.
с) Ясно, что речь идет во всем диалоге об идее и
ее определении. 1) Идея не выражается, не
определяется и в смысловом отношении не исчерпывается
вещами ни в их отдельности, ни в их той или иной
совокупности. Одна и та же идея может быть для многих вещей
одной и той же. 2) Идея не призрачна и не «внешня»; она
внутреннее смысловое содержание вещи. 3) Ставится
вопрос и о форме присутствия идеи в вещах. Идея есть всегда
нечто общее и целое. Это значит, что она не содержится в
какой-нибудь одной вещи и не составляет неотделимого
от нее спецификума. Она сразу содержится во всем данном
ряду вещей. Она есть сущность, которая и как-то есть
во всех вещах сразу и в каждой порознь и как-то отсутствует
и во всех и в каждой порознь. Как это возможно
логически ответа нет. Но действительность
именно такова.
Источник