Один химик в 20 раз полезнее всякого поэта
Слова Евгения Базарова в разговоре с Павлом Кирсановым (гл. 6):
» — Вы собственно физикой занимаетесь? — спросил, в свою очередь, Павел Петрович.
— Физикой, да; вообще естественными науками.
— Говорят, германцы в последнее время сильно успели по этой части.
— Да, немцы в этом наши учители, — небрежно отвечал Базаров.
Слово германцы, вместо немцы, Павел Петрович употребил ради иронии, которой, однако, никто не заметил.
— Вы столь высокого мнения о немцах? — проговорил с изысканною учтивостью Павел Петрович. Он начинал чувствовать тайное раздражение. Его аристократическую натуру возмущала совершенная развязность Базарова. Этот лекарский сын не только не робел, он даже отвечал отрывисто и неохотно, и в звуке его голоса было что-то грубое, почти дерзкое.
— Тамошние ученые дельный народ.
— Так, так. Ну, а об русских ученых вы, вероятно, но имеете столь лестного понятия?
— Пожалуй, что так.
— Это очень похвальное самоотвержение, — произнес Павел Петрович, выпрямляя стан и закидывая голову назад. — Но как же нам Аркадий Николаич сейчас сказывал, что вы не признаете никаких авторитетов? Не верите им?
— Да зачем же я стану их признавать? И чему я буду верить? Мне скажут дело, я соглашаюсь, вот и все.
— А немцы все дело говорят? — промолвил Павел Петрович, и лицо его приняло такое безучастное, отдаленное выражение, словно он весь ушел в какую-то заоблачную высь.
— Не все, — ответил с коротким зевком Базаров, которому явно не хотелось продолжать словопрение.
Павел Петрович взглянул на Аркадия, как бы желая сказать ему: «Учтив твой друг, признаться».
— Что касается до меня, — заговорил он опять, не без некоторого усилия, — я немцев, грешный человек, не жалую. О русских немцах я уже не упоминаю: известно, что это за птицы. Но и немецкие немцы мне не по нутру. Еще прежние туда-сюда; тогда у них были — ну, там Шиллер, что ли. Гетте… Брат вот им особенно благоприятствует… А теперь пошли все какие-то химики да материалисты…
— Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта, — перебил Базаров.
— Вот как, — промолвил Павел Петрович и, словно засыпая, чуть-чуть приподнял брови. — Вы, стало быть, искусства не признаете?
— Искусство наживать деньги, или нет более геморроя! — воскликнул Базаров с презрительною усмешкой.
— Так-с, такс. Вот как вы изволите шутить. Это вы все, стало быть, отвергаете? Положим. Значит, вы верите в одну науку?
— Я уже доложил вам, что ни во что не верю; и что такое наука — наука вообще? Есть науки, как есть ремесла, знания; а наука вообще не существует вовсе.
— Очень хорошо-с. Ну, а насчет других, в людском быту принятых, постановлений вы придерживаетесь такого же отрицательного направления?
— Что это, допрос? — спросил Базаров.
Павел Петрович слегка побледнел… Николай Петрович почел должным вмешаться в разговор.
— Мы когда-нибудь поподробнее побеседуем об этом предмете с вами, любезный Евгений Васильич; и ваше мнение узнаем, и свое выскажем. С своей стороны, я очень рад, что вы занимаетесь естественными науками. Я слышал, что Либих сделал удивительные открытия насчет удобрения полей. Вы можете мне помочь в моих агрономических работах: вы можете дать мне какой-нибудь полезный совет.
— Я к вашим услугам, Николай Петрович; но куда нам до Либиха! Сперва надо азбуке выучиться и потом уже взяться за книгу, а мы еще аза в глаза не видали.
«Ну, ты, я вижу, точно нигилист», — подумал Николай Петрович.
— Все-таки позвольте прибегнуть к вам при случае, — прибавил он вслух.
— А теперь нам, я полагаю, брат, пора пойти потолковать с приказчиком.
Павел Петрович поднялся со стула.
— Да, — проговорил он, ни на кого не глядя, — беда пожить этак годков пять в деревне, в отдалении от великих умов! Как раз дурак дураком станешь. Ты стараешься не забыть того, чему тебя учили, а там — хвать! — оказывается, что все это вздор, и тебе говорят, что путные люди этакими пустяками больше не занимаются и что ты, мол, отсталый колпак. Что делать! Видно, молодежь точно умнее нас.
Павел Петрович медленно повернулся на каблуках и медленно вышел; Николай Петрович отправился вслед за ним.»
Источник
VI
Базаров вернулся, сел за стол и начал поспешно пить чай. Оба брата молча глядели на него, а Аркадий украдкой посматривал то на отца, то на дядю.
Вы далеко отсюда ходили? спросил наконец Николай Петрович.
Тут у вас болотце есть, возле осиновой рощи. Я взогнал штук пять бекасов; ты можешь убить их, Аркадий.
А вы не охотник?
Нет.
Вы собственно физикой занимаетесь? спросил, в свою очередь, Павел Петрович.
Физикой, да; вообще естественными науками.
Говорят, германцы в последнее время сильно успели по этой части.
Да, немцы в этом наши учители, небрежно отвечал Базаров.
Слово германцы, вместо немцы, Павел Петрович употребил ради иронии, которой, однако, никто не заметил.
Вы столь высокого мнения о немцах? проговорил с изысканною учтивостью Павел Петрович. Он начинал чувствовать тайное раздражение. Его аристократическую натуру возмущала совершенная развязность Базарова. Этот лекарский сын не только не робел, он даже отвечал отрывисто и неохотно, и в звуке его голоса было что-то грубое, почти дерзкое.
Тамошние ученые дельный народ.
Так, так. Ну, а об русских ученых вы, вероятно, но имеете столь лестного понятия?
Пожалуй, что так.
Это очень похвальное самоотвержение, произнес Павел Петрович, выпрямляя стан и закидывая голову назад. Но как же нам Аркадий Николаич сейчас сказывал, что вы не признаете никаких авторитетов? Не верите им?
Да зачем же я стану их признавать? И чему я буду верить? Мне скажут дело, я соглашаюсь, вот и все.
А немцы все дело говорят? промолвил Павел Петрович, и лицо его приняло такое безучастное, отдаленное выражение, словно он весь ушел в какую-то заоблачную высь.
Не все, ответил с коротким зевком Базаров, которому явно не хотелось продолжать словопрение.
Павел Петрович взглянул на Аркадия, как бы желая сказать ему: «Учтив твой друг, признаться».
Что касается до меня, заговорил он опять, не без некоторого усилия, я немцев, грешный человек, не жалую. О русских немцах я уже не упоминаю: известно, что это за птицы. Но и немецкие немцы мне не по нутру. Еще прежние туда-сюда; тогда у них были ну, там Шиллер, что ли, Гётте… Брат вот им особенно благоприятствует… А теперь пошли всё какие-то химики да материалисты…
Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта, перебил Базаров.
Вот как, промолвил Павел Петрович и, словно засыпая, чуть-чуть приподнял брови. Вы, стало быть, искусства не признаете?
Искусство наживать деньги, или нет более геморроя! воскликнул Базаров с презрительною усмешкой.
Так-с, так-с. Вот как вы изволите шутить. Это вы все, стало быть, отвергаете? Положим. Значит, вы верите в одну науку?
Я уже доложил вам, что ни во что не верю; и что такое наука наука вообще? Есть науки, как есть ремесла, знания; а наука вообще не существует вовсе.
Очень хорошо-с. Ну, а насчет других, в людском быту принятых, постановлений вы придерживаетесь такого же отрицательного направления?
Что это, допрос? спросил Базаров.
Павел Петрович слегка побледнел… Николай Петрович почел должным вмешаться в разговор.
Мы когда-нибудь поподробнее побеседуем об этом предмете с вами, любезный Евгений Васильич; и ваше мнение узнаем, и свое выскажем. С своей стороны, я очень рад, что вы занимаетесь естественными науками. Я слышал, что Либих сделал удивительные открытия насчет удобрения полей. Вы можете мне помочь в моих агрономических работах: вы можете дать мне какой-нибудь полезный совет.
Я к вашим услугам, Николай Петрович; но куда нам до Либиха! Сперва надо азбуке выучиться и потом уже взяться за книгу, а мы еще аза в глаза не видали.
«Ну, ты, я вижу, точно нигилист», подумал Николай Петрович.
Все-таки позвольте прибегнуть к вам при случае, прибавил он вслух. А теперь нам, я полагаю, брат, пора пойти потолковать с приказчиком.
Павел Петрович поднялся со стула.
Да, проговорил он, ни на кого не глядя, беда пожить этак годков пять в деревне, в отдалении от великих умов! Как раз дурак дураком станешь. Ты стараешься не забыть того, чему тебя учили, а там хвать! оказывается, что все это вздор, и тебе говорят, что путные люди этакими пустяками больше не занимаются и что ты, мол, отсталый колпак. Что делать! Видно, молодежь точно умнее нас.
Павел Петрович медленно повернулся на каблуках и медленно вышел; Николай Петрович отправился вслед за ним.
Что, он всегда у вас такой? хладнокровно спросил Базаров у Аркадия, как только дверь затворилась за обоими братьями.
Послушай, Евгений, ты уже слишком резко с ним обошелся, заметил Аркадий. Ты его оскорбил.
Да, стану я их баловать, этих уездных аристократов! Ведь это все самолюбивые, львиные привычки, фатство. Ну, продолжал бы свое поприще в Петербурге, коли уж такой у него склад… А впрочем, Бог с ним совсем! Я нашел довольно редкий экземпляр водяного жука, Dytiscus marginatus, знаешь? Я тебе его покажу.
Я тебе обещался рассказать его историю, начал Аркадий.
Историю жука?
Ну полно, Евгений. Историю моего дяди. Ты увидишь, что он не такой человек, каким ты его воображаешь. Он скорее сожаления достоин, чем насмешки.
Я не спорю; да что он тебе так дался?
Надо быть справедливым, Евгений.
Это из чего следует?
Нет, слушай…
И Аркадий рассказал ему историю своего дяди. Читатель найдет ее в следующей главе.
Источник
Базаров вернулся, сел за стол и начал поспешно пить чай. Оба брата молча
глядели на него, а Аркадий украдкой посматривал то на отца, то на дядю.
— Вы далеко отсюда ходили? — спросил наконец Николай Петрович.
— А вы не охотник?
— Нет.
— Вы собственно физикой занимаетесь? — спросил, в свою очередь, Павел
Петрович.
— Физикой, да; вообще естественными науками.
— Говорят, германцы в последнее время сильно успели по этой части.
— Да, немцы в этом — наши учители, — небрежно отвечал Базаров.
Слово германцы вместо немцы Павел Петрович употребил ради иронии,
которой, однако, никто не заметил.
— Вы столь высокого мнения о немцах? — проговорил с изысканною
учтивостью Павел Петрович.
Он начинал чувствовать тайное раздражение. Его аристократическую натуру
возмущала совершенная развязность Базарова. Этот лекарский сын не только не
робел, он даже отвечал отрывисто и неохотно, и в звуке его голоса было что-то
грубое, почти дерзкое.
— Тамошние ученые дельный народ.
— Так, так. Ну, а об русских ученых вы, вероятно, не имеете столь лестного
понятия?
— Пожалуй, что так.
— Это очень похвальное самоотвержение, — произнес Павел Петрович,
выпрямляя стан и закидывая голову назад. — Но как же нам Аркадий Николаич
сейчас сказывал, что вы не признаете никаких авторитетов? Не верите им?
— Да зачем же я стану их признавать? И чему я буду верить? Мне скажут дело,
я соглашаюсь, вот и все.
— А немцы все дело говорят? — промолвил Павел Петрович, и лицо его
приняло такое безучастное, отдаленное выражение, словно он весь ушел в
какую-то заоблачную высь.
— Не все, — ответил с коротким зевком Базаров, которому явно не хотелось
продолжать словопрение.
Павел Петрович взглянул на Аркадия, как бы желая сказать ему: «Учтив твой
друг, признаться».
— Что касается до меня, — заговорил он опять, не без некоторого усилия,— я
немцев, грешный человек, не жалую. О русских немцах я уже не упоминаю:
известно, что это за птицы. Но и немецкие немцы мне не по нутру. Еще прежние
туда-сюда; тогда у них были — ну, там Шиллер, что ли, Гётте… Брат вот им
особенно благоприятствует… А теперь пошли всё какие-то химики да
материалисты…
— Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта, — перебил
Базаров.
— Вот как, — промолвил Павел Петрович и, словно засыпая, чуть-чуть
приподнял брови. — Вы, стало быть, искусства не признаете?
— Искусство наживать деньги, или нет более геморроя! — воскликнул
Базаров с презрительною усмешкой.
— Так-с, так-с. Вот как вы изволите шутить. Это вы все, стало быть, отвергаете?
Положим. Значит, вы верите в одну науку?
— Я уже доложил вам, что ни во что не верю; и что такое наука — наука
вообще? Есть науки, как есть ремесла, знания; а наука вообще не существует
вовсе.
— Очень хорошо-с. Ну, а насчет других, в людском быту принятых,
постановлений вы придерживаетесь такого же отрицательного направления?
— Что это, допрос? — спросил Базаров.
Павел Петрович слегка побледнел… Николай Петрович почел должным
вмешаться в разговор.
— Мы когда-нибудь поподробнее побеседуем об этом предмете с вами,
любезный Евгений Васильич; и ваше мнение узнаем, и свое выскажем. С своей
стороны, я очень рад, что вы занимаетесь естественными науками. Я слышал,
что Либих сделал удивительные открытия насчет удобрения полей. Вы можете
мне помочь в моих агрономических работах: вы можете дать мне какой-нибудь
полезный совет.
— Я к вашим услугам, Николай Петрович; но куда нам до Либиха! Сперва надо
азбуке выучиться и потом уже взяться за книгу, а мы еще аза в глаза не видали.
(И. С. Тургенев, «Отцы и дети»)
Источник
Базаров вернулся, сел за стол и начал поспешно пить чай. Оба брата молча
глядели на него, а Аркадий украдкой посматривал то на отца, то на дядю.
— Вы далеко отсюда ходили? — спросил наконец Николай Петрович.
— А вы не охотник?
— Нет.
— Вы собственно физикой занимаетесь? — спросил, в свою очередь, Павел
Петрович.
— Физикой, да; вообще естественными науками.
— Говорят, германцы в последнее время сильно успели по этой части.
— Да, немцы в этом — наши учители, — небрежно отвечал Базаров.
Слово германцы вместо немцы Павел Петрович употребил ради иронии,
которой, однако, никто не заметил.
— Вы столь высокого мнения о немцах? — проговорил с изысканною
учтивостью Павел Петрович.
Он начинал чувствовать тайное раздражение. Его аристократическую натуру
возмущала совершенная развязность Базарова. Этот лекарский сын не только не
робел, он даже отвечал отрывисто и неохотно, и в звуке его голоса было что-то грубое, почти дерзкое.
— Тамошние ученые дельный народ.
— Так, так. Ну, а об русских ученых вы, вероятно, не имеете столь лестного
понятия?
— Пожалуй, что так.
— Это очень похвальное самоотвержение, — произнес Павел Петрович,
выпрямляя стан и закидывая голову назад. — Но как же нам Аркадий Николаич
сейчас сказывал, что вы не признаете никаких авторитетов? Не верите им?
— Да зачем же я стану их признавать? И чему я буду верить? Мне скажут дело,
я соглашаюсь, вот и все.
— А немцы все дело говорят? — промолвил Павел Петрович, и лицо его
приняло такое безучастное, отдаленное выражение, словно он весь ушел в
какую-то заоблачную высь.
— Не все, — ответил с коротким зевком Базаров, которому явно не хотелось
продолжать словопрение.
Павел Петрович взглянул на Аркадия, как бы желая сказать ему: «Учтив твой
друг, признаться».
— Что касается до меня, — заговорил он опять, не без некоторого усилия,— я
немцев, грешный человек, не жалую. О русских немцах я уже не упоминаю:
известно, что это за птицы. Но и немецкие немцы мне не по нутру. Еще прежние
туда-сюда; тогда у них были — ну, там Шиллер, что ли, Гётте… Брат вот им
особенно благоприятствует… А теперь пошли всё какие-то химики да
материалисты…
— Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта, — перебил
Базаров.
— Вот как, — промолвил Павел Петрович и, словно засыпая, чуть-чуть
приподнял брови. — Вы, стало быть, искусства не признаете?
— Искусство наживать деньги, или нет более геморроя! — воскликнул
Базаров с презрительною усмешкой.
— Так-с, так-с. Вот как вы изволите шутить. Это вы все, стало быть, отвергаете?
Положим. Значит, вы верите в одну науку?
— Я уже доложил вам, что ни во что не верю; и что такое наука — наука
вообще? Есть науки, как есть ремесла, знания; а наука вообще не существует
вовсе.
— Очень хорошо-с. Ну, а насчет других, в людском быту принятых,
постановлений вы придерживаетесь такого же отрицательного направления?
— Что это, допрос? — спросил Базаров.
Павел Петрович слегка побледнел… Николай Петрович почел должным
вмешаться в разговор.
— Мы когда-нибудь поподробнее побеседуем об этом предмете с вами,
любезный Евгений Васильич; и ваше мнение узнаем, и свое выскажем. С своей
стороны, я очень рад, что вы занимаетесь естественными науками. Я слышал,
что Либих сделал удивительные открытия насчет удобрения полей. Вы можете
мне помочь в моих агрономических работах: вы можете дать мне какой-нибудь
полезный совет.
— Я к вашим услугам, Николай Петрович; но куда нам до Либиха! Сперва надо
азбуке выучиться и потом уже взяться за книгу, а мы еще аза в глаза не видали.
(И. С. Тургенев, «Отцы и дети»)
Источник
в двадцать раз полезнее всякого поэта». 5 букв. пани Моника 5 лет назад Речь идет о порядочном химике. Если вы помните роман Тургенева «Отцы и дети», должны помнить, что персонаж Евгений Базаров был максималист, практичен, груб во вкусовых пристрастиях. Для него поэзия была нефункциональной, непрактичной и ненужной блажью. А химия штука полезная. Поэтому Базаров так и заявлял. автор вопроса выбрал этот ответ лучшим Елена Д 5 лет назад Если хорошо постараться и вспомнить образ тургеневского персонажа по фамилии Базаров, то на первый план выйдут, конечно же, его убеждения, которые, как мы помним, являлись нигилистическими, т.е. отрицающими все те ценности (морально-нравственные в том числе), которые существовали в обществе. Он признавал только естественные науки, усматривая в них практическую пользу, поэтому пропущенным словом в приведённой цитате является слово «химик». ЯнаМарина 5 лет назад Базаров был поклонником естественных наук и начал тот спор с людьми, которые считали, что выражение чувств и культура выше, чем практические знания. Позднее эту дискуссию назовут спор физиков и лириков. Но физика в ту пору еще не была развита, а вот химия начала активно развиваться и приносить практическую выгоду человечеству. Поэтому Евгений Васильевич вполне справедливо полагал, что один химик полезнее 20 поэтов. Ответ: Химик. Diananewgold 5 лет назад Русский писатель Иван Сергеевич Тургенев, в 19 веке, написал знаковый для того времени роман «Отцы и дети». А тогдашняя молодёжь, взяла себе за образец поведения портрет главного персонажа этого романа — Евгения Базарова. Который отличался бескомпромиссностью и практицизмом. Так вот, этот Базаров считал, если перефразировать, что рядовой химик приносит гораздо больше пользы, чем любой поет. Значит, пропущено слово «химик». Удивительная Рядом 5 лет назад В 60-е гг. ХХ ст. состоялось «противостояние» между физиками и лириками. Но они были не новы в этом «антагонизме» между представителями высоких искусств и точных наук. Задолго до этого тургеневский герой Базаров говорил о полезности химика в сравнении с поэтом, причём поэт был всякий, а вот ХИМИК — порядочный. ПавликА83 5 лет назад Одно из произведений Тургенева, которое входило в учебную программу школьного курса литературы, и которое, естественно, приходилось не раз перечитывать, это Отцы и дети. Главным героем там Базаров, именно ему и принадлежит данная фраза про химика, который дороже любого поэта. Ответ ХИМИК. Пашенька 5 лет назад Немного неожиданный ответ предложил нам Тургенев в своем произведении. Тут нужно знать, можно противопоставить по привычке поэзии физику, но она из шести, на пять букв у нас ХИМИЯ, это более чем практичная наука. Хотя, как утверждают знатоки, любовь — это во многом химический процесс. kupper 5 лет назад Тургеневский нигилист и главный герой романа «Отцы и дети», достаточно протеворичивая личность. Раньше был чуть ли не героем, в настоящее время отношение к этому герою еще не определенно. По его мнению порядочный химик в двадцать раз полезнее любого поэта. Правильный ответ — Химик. Известный Тургеневский персонаж Базаров, считал хорошего химика гораздо нужнее для общества чем поэта. Базарова называют бунтарем, который не относился с уважением к авторитетам. Правильный ответ на задание кроссворда- Химик, именно это слово из пяти букв пропущено. wildcat 5 лет назад Очень прогрессивные взгляды были у героя Ивана Тургенева, не зря это произведение изучалось в обязательном порядке в средней школе. Порядочным по мнению Базарова должен быть ХИМИК, который в отличии от поэта способен создать динамит. Знаете ответ? |
Источник